Немцы, сбитые с рубежа, отступили на Витебск. Мы идем по дороге, посматривая по сторонам. Слева, край леса стоит вдоль дороги, а справа открытая местность медленно уплывает назад. Место для рубежа немецкой обороны здесь не подходящее. Где попало, оборону они не будут занимать. Им выгодные рубежи нужны. А тут слева лес, а справа бугры и болота. Встречных выстрелов пока не слыхать. Так что мы идем, не озираясь и особенно не прячемся.
Впереди километрах в двух по карте виден крутой овраг. С той стороны оврага господствующая местность. И лес обрывается при подходе к оврагу. На этой линии по-видимому и закрепились немцы.
Слышу сзади какой-то топот. Оборачиваюсь назад, вижу по дороге вслед за нами кто-то скачет трусцой на лошаденке верхом. Видно за мной из штаба нарочного послали вдогонку. На повороте он нас нагоняет, и не слезая с лошади обращается ко мне.
— Товарищ гвардии капитан! Вас в штаб полка срочно вызывают!
До рубежа, на который мы должны выйти, идти осталось немного. По предварительным данным немцы должны закрепиться где-то недалеко впереди. И сейчас, при подходе к немцам, впереди нас на дороге наших нет никого.
Нам нужно где-то здесь на подходе к немцам выбрать себе место для землянки или найти готовый блиндаж. У немцев они вдоль дорог попадаются часто.
На ходовых дорогах всякое может случиться, может быть, вынужденная остановка или произойти какая авария. А немцы на ветру, на открытой дороге в стужу не могут сидеть. Они там и тут вдоль дороги строят укрытия и блиндажи.
Пока на новый рубеж не вышла наша пехота, нам нужно где-то здесь отыскать себе пустой, брошенный немцами, блиндаж. Потом бегай, ищи! Славяне расползутся по линии фронта, не только землянки и блиндажи позанимают, все дыры и норы займут.
Мне нужно вернуться назад, а Федя пусть топает вперед и в метрах пятистах от немецкой обороны ищет готовое укрытие для разведчиков.
Если я так срочно нужен им в штаб, могли бы с нарочным прислать мне оседланную лошадь. Вестовой развернулся, и криво сидя в седле, смотрит на меня и ждет, что я скажу. А мне нет охоты пехом топать по дороге и назад потом сюда возвращаться. Я выругался, конечно. А связной опять за свое.
— Товарищ гвардии капитан! Полк, следуя на марше, получил пополнение!
Теперь мне понятно, зачем вызывают меня. Обычно из сотни прибывших солдат мы отбираем в разведку двух, трех или чуть больше. А в этот раз по словам связного в разведку изъявили желание пойти сразу десять человек.
В полковую разведку мы берем исключительно добровольцев. При отборе ребят мы обращаем внимание на физические данные. Проверяем их на слух. Испытываем реакцию и зрение. Остальному, они потом научаться. Главное — было бы желание!
Я велел Рязанцеву топать вперед и при подходе к немцам заняться поиском
блиндажа.
— Если сойдешь с дороги, оставь на дороге двух разведчиков. Пусть они на дороге ждут нас. С собой в штаб полка я возьму сержанта Сенченкова.
Связной повертелся в седле, ударил сапогами в бока своей тощей гнедой кобыле и рысцой затрясся обратно по дороге. А мы с Сенченковым пеший потопали назад.
Пополнение дают на ходу. Что это значит? В наступление сразу перейти нельзя. Мы не знаем системы немецкой обороны. Наступление вообще нужно готовить долго. Люди, оружие, боеприпасы, питание, снабжение и направление удара! Просто так, на ура, немцев с рубежа не собьешь! Может просто решили пополнить полки и занять оборону километра на два по фронту. Сейчас в ротах осталось мало солдат. Считай в полку две неполных стрелковых роты.
Мы прошли по дороге километров пять. Здесь дорогу пересекает небольшая низина. За низиной болото. Она заросло и теперь покрылось снежной пеленой. За болотом пригорок и сплошная стена старого леса. Деревья высокие. Чтобы взглянуть на их макушки, нужно запрокинуть голову далеко назад. Где-то здесь в сторону уходит лесная дорога. Нам нужно свернуть на нее и пройти через лес. За лесом находится небольшая деревня. В ней и расположен наш штаб полка.
Проходим лес — впереди открытое поле. У дороги стоит одинокий сарай. За сараем видны побелевшие от первого снега крыши.
Привалившись к стенкам сарая, сидят и лежат солдаты нового пополнения. Они все без винтовок, с пустыми вещмешками. Это маршевая рота.
В деревню, где находится штаб, им хода нет. Туда солдат вообще не пускают. К сараю подвезут кормежку, винтовки и патроны. Здесь им выдадут лопаты, каски, противогазы и прочую солдатскую амуницию. Отсюда, от этого сарая солдатики начнут последний свой путь.
— Кто тут добровольцы в полковую разведку? — подхожу к сараю и спрашиваю я.
От стены отделяются несколько человек. Одеты они в бушлаты, на ногах у них сапоги. Остальные, что сидят у стены, в шинелях и в ботинках с обмотками.
— Отойдем в сторону! Откуда прибыли?
— Мы из десантной бригады! — отвечает старший сержант.
— А почему вы в пехоту попали?
— После неудачного десантирования нашу бригаду расформировали. А наш батальон не успели поднять в воздух. После этого бригаду расформировали и всех кто остался, отправили в пехоту на фронт.
— Ты тут потолкуй с ними! — обращаюсь я к Сенченкову.
— А я зайду в штаб и оттуда к нашему старшине загляну. Он должен где-то здесь около штабных околачиваться. Скажу, чтоб оружие на ребят получил.
— Списки на вас в штабе есть? — спрашиваю я ст. сержанта.
— Есть! Писарь приходил утром сюда и всех нас переписал, кто захотел пойти в разведку.
— У кого какие вопросы будут, вот у нашего разведчика Сенченкова спросите.
После разговора с начальником штаба и оформления списка у полкового писаря, я разыскал старшину и велел ему получить на вновь прибывших все необходимое.
Когда старшина все получил, мы поехали к сараю, где нас ожидали, прибывшие в разведку. Раздав автоматы, боеприпасы и накормив молодцов, мы двинулись по лесной дороге.
Я сидел на повозке за спиной старшины. Сенченков шагал рядом, он трястись на телеге отказался. Шествие замыкало новое пополнение, которое чуть сзади и в ногу шло.
Сенченков приблизился ко мне, наклонился, держась за край телеги и тихо спросил:
— Чего они в ногу идут? Разведчикам так не положено!
— Пусть в ногу идут! У них видно аэродромная привычка. Поживут среди наших, пообвыкнут, всему научаться и в ногу перестанут ходить.
Пять километров мы как-то прошли незаметно. До того места, где мы расстались с Рязанцевым идти оставалось немного. Два, три поворота дороги, вот и кусты, где мы повернули обратно.
Проходим вперед еще метров пятьсот, на дороге двое ребят нас дожидаются.
— Вперед ушла небольшая группа поиска. Ей поручено проверить рубеж обороны немцев. Ребята из поиска еще не возвращались — докладывают мне оставленные на дороге.
— А, где Рязанцев и все наши?
— Вот чуть вперед и вправо свернете по тропе!
Кругом открытое поле, снежные бугры и низины. По земле стелится мелкий шуршащий снег.
— Не знаешь? Ребята, для взвода блиндаж, где нашли?
— Точно не знаю! Но видал, здесь около дороги толкутся.
Я объявляю привал.
— Сходи кто-нибудь один из вас туда и узнай, куда нам с пополнением и с повозкой ехать?
Здесь в кустах под обрывом тихо, намело толстый слой снега. Заваливаешься в снег, сидеть мягко и удобно. Где-то правее нас гудят немецкие самолеты. Бомбежка то утихает, то нарастает с новой силой. Разрывы и гул самолетов слышны то далеко, то совсем близко.
До сих пор мы передвигались только ночами. Сегодня при подходе к немцам, мы сделали дневной переход. И по дороге нас как следует ни разу не бомбили. Попали мы однажды, и то потери понес обоз.
День приближался к концу. Надо идти, решаю я. Мы поднимаемся с места и неровной толпой снова выходим на шоссе. Старшина с повозкой теперь поскрипывает сзади.
Придорожная канава, кусты и голые белые бугры уплывают назад. Ни справа, ни слева — ничего примечательного. Кругом открытое пространство, серый, покрытый снегом неясный горизонт и больше ничего.
Поперек дороги проходит неглубокий овраг. По дну оврага течет незамерзающий прозрачный ручей. Через овраг в створе дороги перекинут хорошо
сохранившийся мост. Мост собран из толстых тесаных бревен и обшит струганными досками. По бокам перила сделанные из квадрата. Это не наша, это немецкая работа. По такому мосту могут вполне пройти тяжелые танки. Но почему при отходе его не взорвали немцы? Видно паника у них в это время была?
Нам навстречу бежит посланный солдат и машет рукой, чтобы мы никуда не сворачивали и стояли на месте.
— Щас покажу, где объезд! — кричит он.
Крутые скаты оврага у самой воды заканчиваются небольшой ровной площадкой. Чуть в стороне от моста, под крутым скатом оврага врыты рубленные из толстых бревен землянки. Накаты над ними солидные, бревна не в обхват. Тут и стокилограммовая не возьмет при прямом попадании! Около землянок стоят наши ребята. Хомутов ходит вокруг со щупом, проверяет, не заминированы ли эти сооружения. Ребята увидели нас и машут нам, показывая, где спуск с шоссе.
Здесь же рядом из-под земли торчит козырек из толстых бревен. Он сделан в два слоя накатов. Это укрытие для автомашины и прицепа.
— Отлично! — прикидываю я. Здесь старшина с повозкой и лошадью своей разместится. Видно у немцев здесь стояла зенитка для охраны моста.
Если по карте взглянуть, то полоса нашей обороны должна пройти по открытой и невыгодной местности. Отсюда, этот рубеж ляжет метрах в трехстах. Штаб полка сюда не полезет, а пехота будет располагаться чуть впереди.
Место приличное и подходящее для взвода разведки.
Наша пехота на передний рубеж еще не подошла. Ни слева, ни справа от нас сейчас нет никого. Но это нас мало волнует.
У ненцев под Витебском дела не совсем блестяще идут. Удар за ударом и они на новый рубеж отступают. Хотя они довольно мощно и огрызаются каждый раз, но с пехотой у них повсюду одни прорехи. Так что им теперь не до засад и не до активных действий мелкими группами. А о контрнаступлении и не приходиться говорить. И потом он привыкли, что мы при подходе к ним упорно молчим. Можно нарваться и потерять остатки пехоты.
Немцы последнее время понесли большие потери. У них основная задача закрепиться на новом, заранее подготовленном, рубеже. Так что нам вылазок их особенно опасаться нечего. По военной науке мы должны бы выставить охранение. Но мы считаем, что одного часового у блиндажа поставить вполне прилично.
На полях и буграх кругом лежит белый снег. Слой небольшой, всего сантиметры. Наши обозники еще не сменили телеги на сани. Наш старшина тоже ездит пока на колесной повозке. Тимофеич по запаху снега знает, когда на санях возка подойдет и ляжет зима. Его торопить запрягать сани не нужно.
На поля и бугры хоть снега выпало мало, но земля успела застыть. Верхняя кромка промерзла штыка на два, на три. И ее не возьмешь просто так саперной лопатой.
Мы заняли два блиндажа, выставили часового и объявили отдых до подхода нашей пехоты. К вечеру из поиска вернулась группа разведчиков.
Они подошли к немцам в районе дороги и установили, что противник закрепился на заранее подготовленном рубеже. Теперь нам нужно было привести разведку переднего края противника по всей ширине полосы выдвижения нашего полка. По карте эта полоса у меня была отмечена.
Ночью, когда стемнело, мы пустили вперед две поисковые группы. Участок полка простирался от дороги вправо и уходил в стороны километра на три.
На следующую ночь на исходный рубеж подошла наша пехота. Мы развели роты по переднему краю и солдаты приступили к рытью траншей. Они потыкали землю лопатами и в дело пустили взрывчатку, кирки и ломы. Пока в полку узнали, что на переднем крае грохочут взрывы и идет расход взрывчатки, пока издали категорический приказ прекратить расход боеприпасов, пока он дошел до передовой, солдаты успели взорвать верхний слой и в дело пустили лопаты.
За два дня пехота израсходовала месячный запас боеприпасов и взрывчатки, можно сказать — приказ выполнили и взрывы прекратили.
У разведчиков были свои заботы. Нам нужно было подготовить новое пополнение. Десантник и разведчик близкие по профессии люди. Но работа полкового разведчика имеет свои тонкости и особенности. Десантника просто так, сразу за языком не пошлешь. Его надо учить, тренировать, прививать особые приемы и навыки. Ему нужно дать время освободиться от старых привычек и освоиться с новой работой и боевой обстановкой.
Заниматься с ними нужно конечно меньше, чём, скажем, с солдатом из стрелковой роты. Десантник многое умеет, быстро все схватывает и улавливает на ходу.
Полторы, две недели — срок небольшой! Разжижать мозги вновь прибывшим нельзя. Нужно, чтобы каждые сутки были насыщены до предела. После этого их можно будет по одному добавлять в боевые группы и пускать на передок.
Передний край обороны немцев проходит по той стороне крутого оврага. А передняя линия нашего полка расположена на голом снежном скате, который снижается в сторону немцев. На свежем снегу четко видны свежие выбросы земли и землистого цвета протоптанные солдатами тропинки.
Теперь по этим тропкам, сгибаясь от пуль, бегают наши славяне. Наезженная часть дороги кончается у моста. Сюда в сумерки и ночью подъезжают ротные повозки. Они подвозят своим солдатам харчи и другое разное барахло.
Шоссе, или как по карте значиться — улучшенная дорога, тянется дальше, но впереди она уходит под снег. Так, кой где, укрытые снегом, видны придорожные бугры и канавы.
Если от нашего оврага пойти вправо, по протоптанной солдатскими ногами тропе, то она приведет к позициям первой стрелковой роты. А если с этой тропы еще раз свернуть правее в сторону, то другая тропа, уходящая дальше, выйдет на снежный уклон километрах в двух правее шоссе. Держа в руках телефонный провод, который лежит поверх мерзлой земли, можно добраться на самый правый фланг обороны полка, во вторую стрелковую роту.
Здесь голый скат понижается отлого вперед и подходит к крутому оврагу, за которым сидят в обороне немцы.
Эта тропа протяженностью длинная и не так испачкана солдатскими ногами. Кой где по цвету, она сливается со снежной порошей лежащей на земле.
Днем на фоне белого снега все живое и темное прячется. Не дымят солдатские землянки, ни шатаются поверху сами солдаты. Только с наступлением сумерек и темноты передний край нашей пехоты оживает.
И как обычно в первый момент темноты начинается движение по тропе туда и обратно. Пригибаясь и горбясь от пуль, в тыл подаются легкораненые. Им навстречу ведут новичков, несут жрачку, патроны и носилки, чтобы забрать тяжелораненых.
Днем по передним позициям рот немец усиленно ведет обстрел из артиллерии. За сутки на передке всякое случается. Немец конечно ведет прицельный огонь, но попасть в солдатский окоп не так просто. И все же шальные залетают иногда.
За сутки пехота в каждой роте теряет по два, три убитых и до пяти, шести раненых. У немцев на рубеже штабеля снарядов лежат. Артиллерии сосредоточена достаточно. Только на мощном огне они еще удерживают свои рубежи. А если бы посадить им в траншею, как у нас, одну пехоту, они бы не продержались бы здесь и пару дней.
Немецкий солдат без мощной поддержки артиллерии с одной винтовкой воевать не может. В этом, пожалуй, и суть, что за загадка такая — русский солдат!
На мерзлую землю незримо падает мелкий, колючий снег. Его в темноте, когда идешь, глазами не видно. Его ощущаешь лицом, подбородком и когда он нос и губы щекотит. Видимость никуда!
Но зато теперь с убитыми возиться не надо. Ни каких тебе похорон и могилы рыть не надо. С убитым на морозе ничего не случиться до самой весны. Это живого солдата мороз и снежный ветер хватает за бока, лезет холодной рукой под рубаху, ломает хребет.
Вспоминаю, как в детстве, пацаны за шиворот наложат холодного снега и чувствуешь, как он достает тебе до самого хребта. Изогнешь спину, а он еще ниже подался.
Славяне не будут для мертвых долбить мерзлую землю. По приказу на живого взрывчатки не дают. А у солдат на передке земляных работ по горло. Стрелковые ячейки нужно ходами сообщения соединить, котлованы под землянки долбить.
Убитым что! Их мороз не берет! Убитых просто вываливают и кладут позади траншеи, чтобы не мозолили глаза живым. Завтра к утру труп будет беленький, а потом его засыплет и припорошит сверху снегом. Так что через пару дней он из вида совсем пропадет.
Живые видят все это и знают наперед, что их, вот так тоже назад отволокут и до весны в снегу лежать оставят. Но каждый надеется, что его ранит, а не убьет. На долгую жизнь в окопах рассчитывать нечего! Пристынут, примерзнут трупы к земле, потом их ни лопатой, ни киркой от земли не оторвешь.
С неба сыплется мелкий колючий и холодный снег. Пехота сидит на голом, открытом склоне, который понижается в сторону немцев. Все поле, до самого гребня, просматривается со стороны немцев. Пока в стрелковых ротах идет возня и ковыряние в земле, разведчикам в нейтральной полосе делать нечего.
Когда солдаты закончат копаться в земле, немцам надо дать некоторое время несколько успокоиться. Через недельку можно будет пустить поисковою группу в нейтральную полосу. Прошло еще несколько дней. Мы сидим на нарах в землянке, разговор идет так себе, не о чем.
— Не сходить ли нам сегодня Федя с тобой в окопы к пехоте. Посмотрим, как они устроились, оглядим переднюю линию их обороны. Все равно нужно когда-то ее нам с тобой всю пройти. Без этого нельзя начинать выходы под немецкую проволоку.
Посмотрим где наши, где немцы сидят. Важно почувствовать нейтральную полосу. Возьмем с собой Сенько и сержанта Павлова из вновь прибывших. Обойдем за ночь наши окопы. Когда-то надо нам свою работу начинать.
— Я согласен! — говорит Рязанцев.
В сумерках мы выходим и идем по тропе на передок. Красиво смотреть! По всему открытому фронту нашей обороны над поверхностью снега в нашу сторону летят трассы горящих огненных пуль. Но вот эти пчелки начинают жужжать и гудеть рядом поблизости, только и смотри как бы они не обожгли и не ужалили тебя. И вся красота их полета сразу пропадает. Начинаешь сутулиться и припадать носом к земле.
Идешь по тропе, и бывает, реагируешь на них по-разному. Впереди топает Рязанцев и если он при подлете их, на них плюет, то все идут и никто не сгибается.
Но стоит ему чуть вздрогнуть и согнуть свой хребет, остальные не могут, выпятив грудь идти им навстречу. Кто-то дрогнул и остальные к земле припали. Все мы идущие по тропе и под пулями между собой связаны электрическим полем.
В стрелковых ротах солдатские ячейки соединены короткими ходами сообщения. Сплошной ротной траншеи пока еще нет. Нам приходиться идти вдоль окопов поверху, то посматривая на солдат, которые роются в земле, то на летящие пули с немецкой стороны.
Не будешь прыгать в окопный проход, чтобы по нему пройти каких-то десяток метров и потом снова из него вылезать. А ходить, вот так, по поверхности земли вдоль линии обороны не очень приятно. Все время приходится на пули смотреть и ждать, чтобы шальная тебя не ударила.
Командир роты идет вместе с нами и показывает свой участок обороны. Но вот мы доходим до последних ячеек первой роты. Мы прощаемся с лейтенантом, он прыгает к солдатам в окоп, а мы идем по открытому полю. От него нам нужно попасть во вторую стрелковую роту.
— Учти Федор Федорыч и ты Сенько! Завтра поведете ребят по переднему краю пусть перед новичками особенно не хорохорятся. При сильном обстреле приказываю в солдатских окопах переждать!
Во второй роте примерно та же окопная обстановка. Мы прошли по всей линии обороны нашего полка. Теперь я ясно представил картину переднего края, нейтральной полосы и где немцы сидят. Подступы к немецким позициям с нашей стороны, совершенно открыты.
Немцы за оврагом занимают господствующую местность.
Сидят они в надежных укрытиях, заранее построенных и оборудованных по всем правилам инженерного искусства.
Наши солдаты торчат по пояс на голом и открытом пологом снежном скате. А немцы зарылись и сидят наверху. Им видно всё и удобно вести обстрел наших позиций.
Какая глубина обороны у немцев, мы пока об этом не знаем. А переднюю немецкую траншею с нашей стороны видно хорошо. Перед передней немецкой траншеей вдоль всей линии обороны проходит глубокий овраг. Это мы видим и по карте он четко обозначен.
Смотрю по карте — овраг с крутыми скатами, глубиной метров десять. Берега, где крутые, где замытые. По дну оврага течет не то речушка, не то приличный ручей.
Немцы уверены, что мы здесь в наступление с хода не сунемся. Мы просмотрели свою линию обороны, и нам предстояло теперь заняться прощупать немецкий передний край.
Разведчики народ не разговорчивый. Все больше про себя думают и молчат. Чувствуют, что начинается серьезное и опасное дело. Дня через два придется идти под немецкую проволоку.
— Ну что? — спрашиваю я Федю, когда мы возвращаемся к себе, снимаем сапоги, разматываем потные портянки, чтоб дать немного ногам отдохнуть.
— Да так, ничего! Обычное дело!
Под «обычным» делом нужно понимать, — Немцы постреливают, бросают мины, бьют из артиллерии и снова пускают трассирующие из пулеметов по нашим позициям.
А наши, как правило, на немецкую стрельбу не отвечают. Окопник солдат из винтовки по пушкам не будет стрелять. Он ждет, когда наши из артиллерии или из пулеметов ответят. А пулеметчики считают, что нужно землю снарядами ковырять. Нечего зря жечь стволы. У ручных пулеметов прицельный по точности ресурс короткий. Вот и не отвечают наши стрелки. А вообще-то правильно делают.
Уходили мы из окопов второй роты, командир роты жалуется — комбат по телефону орет. Почему наши ответный огонь из стрелового оружия не ведут? Попробуй, высунься! Сразу полроты придется в снег за окопы вытаскивать.
Я сказал ротному, — передай своему комбату, что разведчики начали работу и не велели стрелять.
Вооружение стрелковой роты небольшое. Ротный миномет и два ручных пулемета системы Дегтярева на пол сотню солдат. А это считай километра полтора обороны по фронту.
Я тоже иногда думаю. Зачем солдату винтовка? Возьми сейчас ее у любого, открой затвор и посмотри на ствол. Там не только три канавки слева, вверх, направо не увидишь, там просвета вовсе нет. Я не видел ни разу в течение нескольких лет, чтобы сидя в окопах солдат из своей винтовки когда ни будь стрелял или целился.
И я все время шляюсь по передку. Частенько приходится выходить с ребятами в нейтральную полосу и под
немецкую проволоку. И из своего пистолета я никогда не стрелял.
Из Парабеллума и Вальтера я стрелял и то для пробы. Парабеллум — это вещь! Вот зараза, бьет хорошо!
Через пару дней с приближением сумерек, мы зашли в окопы к стрелкам первой роты. Понаблюдали за немцами перед выходом. Посидели, покурили, откашлялись. Мы пришли сюда с небольшой группой ребят, чтобы пойти в овражек к немцам. Ребята там уже раз побывали и доложили, что место там подходящее.
Здесь в окопах нас разыскал старшина. Он принес мешок с продуктами, а Валеев, как всегда, держал за спиной термос с горячей едой. Мы вышли в окопы раньше, чем у старшины похлебка была готова. Нам нужно было засветло понаблюдать немецкий передний край. И вот теперь пока хлебали, ели и снова курили, прошло не меньше чем два часа.
Кругом потемнело, и видимость пропала. Посмотреть вперед — впереди все серо и какой-то мутью размыто. Видно только пули искрятся и горят на подлете.
Старшина собрал свои вещички в мешок, Валеев хлопнул крышкой термоса и надел лямки за спину. И они подались назад.
— Ну что Федя? Наверно и нам пора идти? Я кивнул головой в сторону немцев и ребята нехотя поднялись. Мы вылезли из окопов и лениво, во весь рост, тронулись в перед. У них задание подобраться к краю обрыва и пролежать там до утра. С рассветом они должны вернуться назад. Нужно посмотреть и послушать, что делается ночью в немецкой траншее. По самому ли краю обрыва проходит она?
К утру, разведчики возвращаются и докладывают: — В одном месте на дне оврага стоит небольшая группа деревьев. Белые заснеженные стволы и покрытые белым инеем ветви сливаются с окружающей овражной местностью. На той стороне по самой кромке оврага проходит немецкая траншея в полный профиль.
Вот собственно всё, что мы на сегодняшний день знаем о немецкой обороне и их переднем крае. Мы покидаем стрелковые ячейки и возвращаемся к себе в овраг.
У нас с Рязанцевым небольшой отдельный блиндаж с деревянными нарами, примятой соломой и немецкими вшами. В углу небольшой столик стоит и вдоль стены широкая струганная лавка. Я кладу карту на стол, сажусь на лавку и рассматриваю участок обороны немцев перед фронтом нашего полка.
Рязанцев лежит на нарах и пускает дым в потолок. Он не любитель разглядывать карту. Разные завитушки и пересекающиеся линии действуют на нервы ему. Карта, это, мол, дело твоё, капитан!
Я не настаиваю. Я знаю его склад души, характер и привычки. Сигарета погасла и он лежит, подложив руки под голову. Это мы с ним обсуждаем задачу и обобщаем данные о немецкой обороне. Он молчит. А мы вроде как бы мысленно обсуждаем план поиска на завтра.
— Говоришь, траншея по самому краю оврага идет?
— Идет!
— Немцы ночью ходят по траншее?
— Движения ночью нет!
— Ты хочешь сказать, что немцев в траншее не видно? Может, вообще их там нет?
— Есть! Вроде стреляют!
— Стрелять могут и из глубины обороны! И не везде, не по всей траншее сидят? У них солдат не хватает. Как ты думаешь?
— Тоже, так думаю!
— Траншею им рыли заранее саперные части. Рубеж заняли, а солдат на всю траншею могло и не хватить. У тебя возражения есть?
— Нету!
— Ты спишь, что ль? Или не желаешь говорить?
— Нет, я так!
— Ты будешь молчать! А я буду язык трепать?
— Я думаю капитан! А ты давай говори!
— Я тоже думаю, и хотел бы твое мнение знать. А то, что я не скажу? ты в ответ
— Ну! Да! Конечно! И вроде так!
— Если у немцев солдат не хватает, они могут заминировать часть траншеи. Ты с ребятами сунешься туда и попадешь на мины.
— Это так! — позевывая, отвечает Рязанцев.
Я встаю из-за стола. Моему терпению больше нет пределу. Я выхожу в проход блиндажа и велю часовому позвать мне старшину Тимофеича.
— Скажи ему, что по срочному делу!
Федя по-прежнему лежит на нарах и смотрит в потолок. Я понимаю, у него сейчас на душе тревога и сомнения. Он знает, что ему завтра предстоит идти в немецкую траншею. А это дело не простое! Я знаю по себе. Иногда нападает такая тоска, что от нее некуда деться и не хочется разговаривать.
По его ответам я чувствую, что у него именно такая пора.
В блиндаже появляется старшина.
— У тебя новые маскхалаты в запасе есть? — спрашиваю я.
— Есть! Товарищ гвардии капитан! С десяток абсолютно новых наберется.
— Ты вот что Тимофеич! Нужно в сан роте достать штук шесть солдатских одеял. Обшить их с двух сторон чистыми простынями. Лестницу нужно заранее подготовить. Сделаешь из жердей и кругом обмотаешь бинтами. Лестница должна быть легкой и прочной. Высота — метров пять, дня через два она должна быть готова. Изготовишь ее, под навесом у себя, ее держи. Как только нужна будет, от меня получишь команду. Одеяла завтра к вечеру доставишь сюда. Мобилизуй на эту работу новеньких. А сержанта Павлова и его напарника не трогай, они завтра вместе с нами пойдут. Все ясно?
— Можно идти? — спрашивает старшина.
Я молча киваю головой в сторону Феди и пальцами показываю, что мол, нужно полфляжки водки сюда принести.
На поясе у старшины болтается обшитая сукном немецкая фляжка. Я трогаю ее и провожу пальцем по середине ее.
— Ты бы нас с Федей покормил, что ли! Я проголодался что-то ныне!
Тимофеич понимающе кивает головой, поворачивается и выходит наружу.
Так он Феде, если тот и будет просить, не даст. У нас сейчас период подготовки к ночному поиску и водку старшина никому не выдаёт. Даже те положенные ежедневно сто грамм, он сливает и держит у себя неприкосновенным запасом. Только я один могу разрешить старшине.
Через некоторое время старшина возвращается, ставит на стол налитые котелки, кладет нарезанный хлеб, сало на закуску и стучит по краю стола своей неизменной железной кружкой.
— Извините, товарищ капитан, ничего другого готового нету!
— Я вижу, старшина у тебя спиртное на поясе во фляжке болтается.
— Да так, самая малость. Валеев спрятал, а я в телеге нашел.
Я подмаргиваю старшине и киваю головой в сторону Феди.
— Слазь! Тебе душу поправить надо для пользы дела.
Федя охает, вздыхает, поднимает голову, переваливается через борт, (нары у немцев с небольшим бортом, чтобы на пол не падала солома) спускает ноги на пол и нехотя подходит к столу. На лице у него страдание и невыносимая мука. Старшина наливает полкружки, я двигаю ее к краю стола, он смотрит на нее, как змей на лягушку.
— Давай не задерживай!
Он как бы нехотя протягивает к кружке руку и запрокинув голову одним глотком опрокидывает ее. Вздохнув облегченно и привалившись к стене, он запивает из котелка, который на столе с водой стоит. Потом берет кусок хлеба и сала, держит его в руке и посматривает на меня. Я киваю головой Тимофеичу и тот наливает Феди еще порцию. После этого мы с Тимофеичем выпиваем и оставляем Рязанцеву на третий глоток. У Феди глаза глядят веселей, но он делает вид, что стесняется.
— Давай, давай, дохлебывай! Нам со старшиной и по разу хватит!
— Ну что? На душе стало веселей? Может теперь, по делу поговорим? А то у тебя на сухую разговор никак не клеился!
— Щас покурю! И обо всем поговорим!
Феди легче жить. Глядишь, перебросится словцом со старшиной. Тот тайком нальет ему полкружки. Выплеснет Федя водку в себя, и завалится на нары спать до утра. А я не мог, вот так, легко очистить свою душу от обид и всякой скверны. Всякие тяжелые мысли даже после выпивки не покидали меня.
— Доложи мне подробно, что там в овраге? Уточни глубину, ширину! Где обрывистые и где пологие скаты? Думаю, что лезть нужно ребятам там, где самый крутой обрыв, где немцы наверняка нас не ждут, для этого я и заказал старшине изготовить лестницу. Федор Федорыч прокашлял и подробно изложил свои взгляды на немецкий овраг. Язык при этом у него нисколько не заплетался, а даже наоборот, он все излагал обстоятельно и подробно.
— Овраг не широкий. Местами шириной метров до двадцати. Скат со стороны немцев высокий и обрывистый. Есть пологие места, где можно подняться наверх легко. Глубина оврага метров пять, не больше. Подняться к немецкой
траншее можно, но не везде. В траншее, где подходят обрывы, немцев не видно. На счет лестницы, я согласен. Поставим ее под самый отвесный край оврага, где человек вообще не сможет подняться к краю траншеи.
— Уточни про траншею! — перебиваю, я его.
— Траншея идет по самому краю. Движения немцев ночью в траншее не видать. Может, сидят не высовываясь? А по делу должны быть у них впереди наблюдатели. В одном месте на дне оврага ближе к нашей стороне стоит группа деревьев, за которыми можно укрыться. Наблюдение вести из-за них хорошо. Впереди заснеженные стволы, мелкие кусты и белые ветки. На дне оврага снега больше, чем при подходе в поле и на открытых буграх. Спуститься в овраг, сесть за деревья — место хорошее. Сидеть благодать! Пули летят высоко.
— Скажи-ка Федя! А на день там можно остаться и продолжать вести наблюдение?
— Думаю, что можно!
— Я старшине одеяла обшить простынями заказал.
— Я слыхал. Это дело полезное! Может мы, днем туда под деревья махнем.
— Днем идти туда бесполезно. А с ночи остаться, пожалуй, вполне!
— Я в этом смысле и говорю, что днем.
— А я хотел Сенько с его группой послать под деревья.
— Нет уж, ты сейчас реши кого посылать под деревья. Чтобы потом Сенько не
обиделся, что я отбил у него хорошее место.
В это время в проход блиндажа просовывается ст. сержант Сенько. Сенько высокий, широкоплечий, здоровый парень. Движения у него неторопливы. Во всем теле чувствуется ловкость и сила. У него мгновенная реакция, когда дело касается разведки или доходит до броска. Он хочет что-то сказать. Я делаю ему знак рукой, мол, подожди, и приглашаю присесть к столу.
— У тебя чего ни будь срочное?
— Нет.
Старшина молча поднимается, подвигает железную кружку, колотит пальцами по фляжке, но она уже пустая. Старшина поворачивается и выходит наружу. Вскоре он возвращается и наливает Сенько полкружки спиртного.
— Давай Серафим! Выпей и закуси, ты наверно голоден. Мы уже приложились.
Сенько морщится, заедает салом с хлебом и затягивается сигаретой.
— Ну, что хорошего там, на участке второй роты? — спрашиваю я, его.
— На моем участке голо, хоть шаром покати! Негде с ребятами зацепиться, чтобы вести наблюдение. Можно, но только из стрелковых окопов.
— Это верно! У тебя там голое поле. Ни кустов, ни прошлогоднего бодуля.
— Вчера ходили к оврагу. Полежали немного. Вчера почему-то тихо было. Обычно они сидят в траншее и всю ночь болтают — А-ля, ля! А тут тишина! Ракеты пускают, стреляют из пулемета, а разговора не слыхать. Какие-то немцы не нормальные пошли?
— Ты вот что Серафим! К оврагу больше не ходи. Посади ребят своей группы в окопы второй стрелковой роты и пусть наблюдают за немцами из окоп.
— Возьми стереотрубу, но ни днем, ни ночью с немцев глаз не своди! Так и передай своим ребятам. Вообще-то лучше сесть где-нибудь в отрыве от нашей пехоты. Возьми взрывчатки у старшины. Тимофеич, для тебя специально достанет.
Взорви верхний мерзлый грунт и отрой окоп человек на пять в стороне. Старшина даст тебе пару простыней, чтобы во время рытья прикрывать на день свежую землю. Потом он тебе ротный миномет достанет. Погоняй немцев по передней траншее, посмотри, где они зашевелятся.
— Там правее роты есть небольшой лесок. Но видно это участок соседнего полка. Мы хотели туда пройти посмотреть, что там делается.
— Мы потом Серафим туда сходим. Нам сейчас нужно на своем участке наблюдение установить.
— А ты Федор Федорыч готовь свою группу. Даю тебе два дня на подготовку, а потом ночью вместе в овраг под деревья пойдем. Одеяла у Тимофеича взять не забудь! На сегодня вроде все!
— Тебе Тимофеич строгий приказ. Никому водки, ни под каким предлогом! Раненые, если будут. Им разрешаю с собою за все дни отдать. Перед делом надо голову ясную иметь!
Через два дня наступает срок выхода. Ребята молча собираются. Рязанцев строит их полукругом на площадке около блиндажа.
— Больные есть? — спрашиваю, я их.
— Как настроение?
Все молчат. Я ставлю задачу на поиск и в конце добавляю:
— Вас четверо и нас с Рязанцевым двое. Всего шесть. Цифра четная. У кого на этот счет имеется сомнение или есть суеверие. По количеству, думаю, вопрос отпадает.
Идем в овраг и ложимся под деревьями. Лежим, ночь и остаемся лежать на следующий день. К немцам в траншею пока не полезем. Остаться в овраге на день дело опасное и рискованное. Гарантий никаких!
Все обратно вернемся живыми – не знаю. Из оврага днем не выскочишь, если обнаружим себя. В общем, приходится на риск идти.
Кто из нас под пулями умрет, одному ему известно! — и я поднимаю указательный палец вверх, а потом медленно направляю его в нос к себе и начинаю ковырять в носу.
Ребята стоят, смотрят на меня и грустно улыбаются.
— Может, кто кашляет? Носом сопит? У кого куриная слепота на нервной почве? Может, кто от простуды чихать громко стал? Может кто черняшки с салом обожрался и пускает хлебный дух так, что за версту слышно?
— Старшина!
— Я вас слушаю, товарищ гвардии капитан!
— Ты их перед выходом как следует, накормил?
Старшина, ничего не понимая, разводит руки.
— Ты их досыта? Как на убой?
— Так точно! Как на убой! — у солдат на лице опять тоскливая улыбка и даже хихиканье.
— Ты чего радуешься Бычков?
— Это кто радуется? Я? Я ничего! А что?
— Как, что? Ты мне весь молебен по покойникам испортил!
— Это я, что ль?
— Ты Бычков молодец! Дух в тебе боевой заложен.
— А я думал, что испортил?
— Ты Бычков пойдешь направляющим!
— Есть идти передним!
— Ну что ж! Раз отказов нет на выход, объявляю перекур! Через десять минут выходим!
У входа в блиндаж стоят новенькие и те, кто от поиска пока свободны. Новенькие смотрят на готовую к выходу боевую группу и на процедуру выхода.
Через десять минут мы выходим на тропу и идем по снежному полю. Навстречу нам, на уровне груди, летят немецкие трассирующие пули. Бычков замедляет ход, остальные замирают на месте. Идем по переднему. Он встал и все стоят. Пули проходят довольно близко. Каждый стоит и ждет тупого удара. Каждый, этот момент переживает по-своему. Переживают все. Пули могут ударить любого. И Бычкова, что стоит впереди, и тех, кто остановился сзади, на изгибе тропы.
Один стоит и зло смотрит на пролетающие пули. Другой, сжав зубы, отворачивается, чтобы не видеть их. Двое, трое стоят спокойно и тупо смотрят, как они сверкают. Я задерживаю дыхание и смотрю, как они горят голубоватым зловещим огнем.
Если трассирующая пролетает в полуметре от тебя, то видно как она горит и сверкает. Вот она приблизилась к самому лицу, сверкнула беззвучно и исчезла за ухом.
В это время один из ребят опускает автомат на снег и приседает. Это Возков, пулей в предплечье ранен.
Пули ударяются рядом в снег и визжат, разлетаясь рикошетом в стороны. На них уже никто не обращает внимания. Возкова перевязывают, он поднимается на ноги, ему вешают автомат на шею и он пробует сделать пару шагов.
— Можешь идти? — спрашивает Рязанцев.
— Дойду, помаленьку!
Следующая очередь идет чуть левей. Слышен посвист пуль. Мы трогаемся с места и идем по тропе.
Снежный скат заметно понижается. Мы обходим стороной солдатские окопы, находим протоптанные следы наших ребят, которые здесь шли несколько дней назад и вскоре подходим к оврагу. На краю оврага все ложатся. И по одному садясь на снежный спуск, на заднице съезжают вниз, перебирая ногами. На дне оврага мы поднимаемся на ноги и гусиным шагом подходим к группе заснеженных деревьев. Здесь мы медленно опускаемся за стволы. Теперь здесь можно передохнуть и немного расслабиться.
Из-за деревьев даже ночью хорошо просматривается немецкая траншея. Она идет по самому краю обрыва. Траншея, по-видимому, глубокая, потому что хождения солдат в ней не видно. Но где-то должны сидеть наблюдатели?
Возможно, они затаились и смотрят на нас? Ждут, пока мы уляжемся и решают — брать нас живьем или расстрелять в упор из пулемета. Всякие мысли приходят в первый момент.
Проходит немного времени, вокруг все спокойно и тихо. Пули летят высоко над головой. Пулеметный обстрел немцы ведут из глубины обороны.
Далеко вправо уходят очертания оврага. И там дальше, по краю, все та же траншея. Чуть правее нас, в глубине обороны возвышаются две круглые насыпи. Это блиндажи для немецких солдат. Это не только укрытия, это огневые опорные пункты. К ним с переднего края тянется ход сообщения. Федор Федорыч наверно видел их, но мне о них ни чего не сказал. Возможно забыл? А может, думал о главном — как из траншеи брать языка?
Мы укрылись одеялами, лежим на снегу и посматриваем из-за деревьев. Так проходит часа два или три.
Я решаю остаться здесь на день и думаю, что нужно дать отдых ребятам.
Двоих назначаю дежурить, а остальным разрешаю укрыться одеялами и спать. Смена через каждые три часа. Мы с Рязанцевым не вылезаем из-под одеял до самого рассвета. Ночью я раза два просыпался, жестами спрашивал дежурных, что, мол, и как? Они пожимали плечами и делали знак рукой, что все идет по старому. Немцев не видно.
Утром я высовываю голову из-под одеяла, осматриваюсь кругом, толкаю ногой в бок Рязанцева. Утро, как утро! Вроде мы не под самым носом у немцев лежим. Теперь ребятам полагается спать, а мы с Рнзанцеыв будем дежурить.
Я поднимаюсь, улаживаюсь по удобней, остальные ложатся и укрываются одеялами и тут же засыпают. Весь день мы с Рязанцевым сидим и ведем наблюдение. Иногда мы с головой накрываемся одеялом, разговариваем шепотом обмениваемся мнениями и делаем перекур.
Зимний день короткий. К ночи мы поднимаемся и уходим из оврага. Обратный путь под пулями проходим, так же не спеша, заходим в блиндаж, садимся на нары и, не снимая, халатов сразу закуриваем.
— Ну что? Как думаешь, Федор Федорыч? Может, завтра ночью пошлем ребят подняться в траншею? Пусть тогда до рассвета лестницу туда занесут.
— Чего ночи ждать? В сумерках нужно идти! К ночи они расставят посты и усилят наблюдение. В светлое время они нас здесь не ждут. Ночью они все будут на ногах. Сам знаешь, немцы темноты бояться и перед рассветом особенно зорко следят.
— Логика верная! Ты прав! Ничего не скажешь!
— Может, я сам в траншею пойду?
— Нет, Федор Федорыч, сейчас нам с тобой это дело не подпирает. Приказа из дивизии на захват пленного нет. Готовь группу захвата из троих и группу прикрытия. Кто старшим пойдет?
Немцы, сбитые с рубежа, отступили на Витебск. Мы идем по дороге, посматривая по сторонам. Слева, край леса стоит вдоль дороги, а справа открытая местность медленно уплывает назад. Место для рубежа немецкой обороны здесь не подходящее. Где попало, оборону они не будут занимать. Им выгодные рубежи нужны. А тут слева лес, а справа бугры и болота. Встречных выстрелов пока не слыхать. Так что мы идем, не озираясь и особенно не прячемся.
блиндажа.
После разговора с начальником штаба и оформления списка у полкового писаря, я разыскал старшину и велел ему получить на вновь прибывших все необходимое.
сохранившийся мост. Мост собран из толстых тесаных бревен и обшит струганными досками. По бокам перила сделанные из квадрата. Это не наша, это немецкая работа. По такому мосту могут вполне пройти тяжелые танки. Но почему при отходе его не взорвали немцы? Видно паника у них в это время была?
Они подошли к немцам в районе дороги и установили, что противник закрепился на заранее подготовленном рубеже. Теперь нам нужно было привести разведку переднего края противника по всей ширине полосы выдвижения нашего полка. По карте эта полоса у меня была отмечена.
Эта тропа протяженностью длинная и не так испачкана солдатскими ногами. Кой где по цвету, она сливается со снежной порошей лежащей на земле.
Когда солдаты закончат копаться в земле, немцам надо дать некоторое время несколько успокоиться. Через недельку можно будет пустить поисковою группу в нейтральную полосу. Прошло еще несколько дней. Мы сидим на нарах в землянке, разговор идет так себе, не о чем.
Сидят они в надежных укрытиях, заранее построенных и оборудованных по всем правилам инженерного искусства.
Из Парабеллума и Вальтера я стрелял и то для пробы. Парабеллум — это вещь! Вот зараза, бьет хорошо!
— Ты хочешь сказать, что немцев в траншее не видно? Может, вообще их там нет?
Так он Феде, если тот и будет просить, не даст. У нас сейчас период подготовки к ночному поиску и водку старшина никому не выдаёт. Даже те положенные ежедневно сто грамм, он сливает и держит у себя неприкосновенным запасом. Только я один могу разрешить старшине.
траншее можно, но не везде. В траншее, где подходят обрывы, немцев не видно. На счет лестницы, я согласен. Поставим ее под самый отвесный край оврага, где человек вообще не сможет подняться к краю траншеи.
— Возьми стереотрубу, но ни днем, ни ночью с немцев глаз не своди! Так и передай своим ребятам. Вообще-то лучше сесть где-нибудь в отрыве от нашей пехоты. Возьми взрывчатки у старшины. Тимофеич, для тебя специально достанет.
— Как, что? Ты мне весь молебен по покойникам испортил!
Из-за деревьев даже ночью хорошо просматривается немецкая траншея. Она идет по самому краю обрыва. Траншея, по-видимому, глубокая, потому что хождения солдат в ней не видно. Но где-то должны сидеть наблюдатели?
Возможно, они затаились и смотрят на нас? Ждут, пока мы уляжемся и решают — брать нас живьем или расстрелять в упор из пулемета. Всякие мысли приходят в первый момент.